ИГОРЬ СИМОНОВ
ПОЧТИ НЕДОРАЗУМЕНИЕ
***
Когда долго чего-нибудь ждёшь и привыкаешь к этому чувству ожидания и к мысли, что с приходом этого ожидаемого обязательно что-нибудь изменится к лучшему, то удивляешься, дождавшись, - вот оно, пришло, а где же радость? Нет радости, одни только хлопоты… Это к тому, что вот раньше бывало, когда настроение хорошее и дома всё в порядке, соберутся вечером за чаем или, к примеру, в воскресенье, а то и на праздник за обедом с бутылочкой, и скажет жена в шутку так: «Вот, Петрович, купишь машину-то, тогда уже не попьёшь. У них штука такая – дунешь в неё, враз и признают, выпивал или не выпивал…». Не обижался на жену, знал, это она так, без злобы, потому что ясное дело, если бы выпивал, какая уж там машина, разве на неё, выпивая, деньги наберёшь? Это, может, жулик там какой или спекулянт, так ведь сколько верёвочка не вейся…, а тут нет, тут честным трудом, копеечка к копеечке. Или сын, положим, когда ещё в армию служить не ушёл: «Эх, отец, моё мнение – «Жигули» покупать надо, вот это машина, а то что… И сказать-то стыдно…». Но он чего же, он молодой ещё, дурости в нём ещё много. И на него не обижался Филипп Петрович: «Вот вырастешь и покупай, чего душа твоя пожелает, хоть «Чайку» покупай. А мы люди простые, правда, мать? Мы и на маленькой поездим, с нас не убудет…». Или вот планы разные строить начинали, как за грибами ездить, купаться, а сын уж и на Юг ехать собрался, а что? Вот со службы придёт, права получит, на Юг не на Юг, а так что ж, пусть ездит. Одним словом, радость это была, вот что.
Правду сказать, знакомые многие отговаривали. У кого были машины отговаривали и у кого не было. Потому что хлопот, конечно, много, не устроено потому что до конца ещё это дело, ну с машинами то есть. И ставить, говорили, негде, а на улице оставишь – так тебе сразу и сотворят чего-нибудь, так, из хулиганства, например, автограф гвоздём на новой блестящей красочке; и с бензином опять же накладно стало, много не наездишь, а уж если сломается чего – вот тогда наплачешься. Без троячка да без пятёрочки носа, говорят, туда не показывай, на станцию-то. Там, говорят, такие порядки. Но Филипп Петрович слова эти разные выслушивал и на каждое свой ответ имел, потому как тоже ведь не мальчик, пожил – повидал. Дом у них новый, специальная площадка для машин прямо под окнами, другие же ставят, вот уж три года как ставят и ничего, чтобы там чего особенное случилось, так нет. И про бензин находил ответ, правильно, много не наездишь, так и не надо, зачем много ездить, и так уж на улицах невпротык стало от частников этих, хоть утром, хоть днём, и когда они работают только. Вот и по телевизору сколько раз говорили-просили без надобности не ездить. А если надо куда по делу – так ничего, хватит на бензин. А про пятёрочки разные и вовсе слушать не хотел. Это как же, говорил, у меня гарантия полтора года, а я с пятёрочками к ним, это уж положим, это уж они у меня подождут. Кто такие «они» при этом не объяснял, но сердцем чувствовал, и ненависть к ним имел лютую. Была бы его воля – всех бы извёл…
Так за работой, за привычными семейными хлопотами и пришёл долгожданный день. Маленькая бумажка в почтовом ящике, а вот поди же ты, всю, можно сказать, жизнь меняет. Одно дело говорить да обсуждать, а совсем другое – в десятидневный срок. Хоть и готово всё и денежки пропечатаны машинкой на серой страничке сберегательной книжки, а всё же волнительно. Как там, что… Ведь не рубашку покупаешь. Первую ночь спал плохо и привычная на ночь газета не читалась. А посоветоваться не с кем. Жена разве а таком деле советчик. Машина-то, как там не говори, дело мужское. На следующее утро на работе снял с себя тяжесть – поделился. Поняли и разные советы стали давать, только от них на душе ещё муторнее делалось – и чего болтают. С тем и домой пришёл, и за ужином с женой был суров. Одна радость – хоккей спас, забрал злость. После хоккея Филипп Петрович подобрел, на жену рычать перестал, ясное дело – не при чём она здесь; а тут и мысль пришла – дружку позвонить, он мужик тёртый, может чего подскажет.
Правильная мысль пришла, потому что подумал дружок и подсказал. Это, говорит, какой магазин-то, посмотри, не такой-то? Он самый и есть. Всё. Говорит, тогда дело в шляпе. Есть у него там паренёк знакомый, продавец, вместе в баню ходят, всё сделает как надо, в лучшем виде. Ну а потом ему за услуги что полагается. А что полагается? Ну как что, красненькая бумажка, например, полагается, это уж как водится. Так что дело, считай, сделано, и можно спать спокойно.
Рассказал жене, вот ведь какая история, а она в ответ, что же, Петрович, таких денег машина-то стоит, с десятки не обеднеем, надо дать. Теперь, говорят, везде дают. «Так-то оно так, только неправильно это», - думал Филипп Петрович, - «что-то здесь неправильно. За что же давать, если это его работа, а? А с другой стороны если посмотреть, работа работой, только вот работу-то эту по всякому можно повернуть. Вот ведь понакручено в жизни и не разберёшься… Однако дружка решил послушать и десятку дать.
В день покупки на вытоптанном пятачке, где толпилась очередь перед высокими железными воротами, понаслушались Филипп Петрович с женой новых страстей, да назад пути уже не было. Решительным шагом, как на великое испытание, вышел он за ворота, увидел на солнце сверкающие, новенькие, рядами выстроенные машины, и полегчало на душе. Как игрушечки стояли – смотри на них да любуйся. А дальше пошло всё как по маслу. Нашёл весёлого да разбитного продавца Алексея в замасленной полотняной кепочке с длинным козырьком, объяснился с ним, что да как. Нормально, говорит, сделаем. Белую? Будет белая. Туда-сюда, походили, посмотрели. Филипп Петрович нахрапистому продавцу до конца не доверялся, выбирал основательно, как всё в жизни делал. Да и тот, видно, понял, что не лыком шит покупатель, не торопил, только посмеивался. Так вот за шутками и подобрали автомобиль. Завели, проехались – вроде хороша. Вот тогда Филипп Петрович непривычным жестом и десятку протянул, вот, мол, за труды. (А какие там труды, одному богу известно). «Ага, - сказал Лёша-продавец и десяточку в карман рубашки засунул, - катайтесь на здоровье».
Потом уже понял Филипп Петрович, что прав оказался дружок, надо было давать. Подошёл к ним военный, майор, товарищ продавец, говорит, у меня, говорит, задний ход не включается, надо бы проверить. А Лёша ему: «А зачем вам задний ход, вам же вперёд ехать, вот и езжайте», - этак с хохотком. Это майору-то. А тут и проверил, и завёл, и свечу даже другую поставил, взял откуда-то. Видно и впрямь правило такое – надо давать.
Вот так и купили машину, а дальше что же, дальше обычная жизнь, только забот прибавилось. Как прошла первая радость от того, что с женой вдвоём и на рынок, и в гости, и за грибами, как перестали расспрашивать знакомые да родня, что да как, так считай, что одни только заботы и остались. Ездил Филипп Петрович аккуратно, да разве от себя только неприятности получить можно? Тут тебе и таксисты, тут тебе и частники ненормальные, и бабы за рулём, кто им права только выдаёт. А во дворе детишки с мячами да клюшками, раньше и внимания на них н обращал, а тут… и откуда повылезали только. А потом – на тебе, как раз сыну из армии возвращаться, аккумулятор испортился, из строя, значит, вышел. И половины положенного срока не отработал. Поехал на станцию гарантийную, а там тоже…не так чтобы сразу. А как первый раз забарахлил аккумулятор, достал Филипп Петрович ручку заводную, стал вставлять, а она по резьбе не подходит. Вспомнил он тут разными словами Лёшу-продавца, хотя, если по совести, Лёша тут и ни при чём вроде, самому смотреть надо было. А всё равно обидно. И не из-за десятки обидно, ведь не сквалыга какой, а из-за принципа обидно. Почему делают плохо, почему продают плохо, кто-то ведь виноват? Машина-то потом часто ломаться стала, больше чинил, чем ездил, и мыли печальные из головы не выходили. Стал Филипп Петрович прислушиваться, присматриваться к тому, на что раньше внимания не обращал, и правда выходило - берут, везде берут. И воруют, чёрт-те по скольку воруют. Даже по телевизору про это показывали. Целыми вагонами воруют, вот до чего дело дошло. Но и на них нашлась управа. Прошёл сначала слух, а потом и вправду, значит, подтвердилось – взялись за них, воров, спекулянтов. И говорить об этом стали, и в газетах писать, и, опять же, по телевизору. Помогите нам, говорят, товарищи, с этим злом покончить. Сообщайте, если про такое что-нибудь вам известно. Создадим этим нашим врагам обстановку…ну в общем, чтобы житья им не было. «Правильно, - думал Филипп Петрович, - давно пора». И потихонечку оттаивал. И с машиной своей не носился уже так, сын ездил, права получил в армии. А как выступил по телевизору писатель один известный и при всех, не стесняясь, стал спекулянтов этих сволочить за то, что от них у нас все трудности, тут Филипп Петрович не выдержал. И всё, что копилось в нём эти месяцы, из себя излил, потому что раз всем бороться, так и он не в стороне. И, ни с кем не советуясь, написал письмо в газету. Трудно письмо сочинялось, потому что без опыта это дело, но он не сдавался и всё изложил, как было, только про дружков совет писать не стал, зачем человека путать. А с себя вины не снимал, так и писал – дал десятку. И закончил письмо словами: «Так что, уважаемая Редакция, считаю, что виновных в таких делах нужно строго наказывать, а с себя вины тоже не снимаю. Пора нам общими силами браться за искоренение всех этих недостатков у работников торговли и обслуживающей сферы, которые тянутся за нами со старых времён. С нетерпением жду ответа на своё письмо. Постоянный Ваш читатель Самойлов Ф.П.».
И вот что интересно – поставил точку, отправил письмо, и легче стало, вроде как камень с души упал. Только червячок какой-то еле заметный остался внутри прогрызать свою червоточину – а не глупость ли ты сделал, Филипп Петрович, чего ты этим добьёшься-то, машину ведь новую тебе не дадут… Но Филипп Петрович сомнениям старался не поддаваться – включился в общую борьбу, значит не до сомнений. Как в молодости – вот враг, вот приказ. Хотя жене с сыном на всякий случай ничего не сказал. Жена, она что, закудахтает сразу, а от сына, стыдно сказать, насмешек боялся. Повзрослел сын, возмужал, но какой-то стал насмешливый, никакого в нём не замечал Филипп Петрович серьёзного отношения к жизни, к работе, к обязанностям своим. Одни насмешки да неверие.
Ждать ответа на письмо пришлось не долго, и пришёл ответ из Управления торговли, откуда сообщали, что приняли, мол, всё к сведению и просили явиться для выяснения обстоятельств. Тут уж волей-неволей рассказать дома пришлось. Жена так и ахнула: «Да что же это ты, отец, хлопот тебе мало, что ли, делать тебе что ли нечего? Вот ведь на старости лет глупостями какими занялся». А сын и того хуже, чего это ты, говорит, человеку жизнь портишь, он что ли виноват, что машины такие делают, он-то здесь при чём? Молодой такой стоит, здоровый, нахальный, никакого к отцу уважения. В общем, поругались. Не виноват, ишь ты, не виноват. Один не виноват, что делает, другой не виноват, что продаёт… Все у него не виноваты. А кто же тогда виноват? Вот и надо дело своё помаленьку делать, чтобы виноватого найти. Так и не доказал Филипп Петрович сыну ничего.
А в назначенный день явился по назначенному адресу, чтобы помочь, значит, разобраться. Начальник в кабинете сидел солидный, серьёзный, в кожаном пиджаке, и запах от него шёл ароматный. Расспросил подробно, и так это всё вежливо, как со своим, сказал тоже, что бороться надо с подобными безобразиями, и пригласил, значит, в кабинет этих из магазина. Филипп Петрович ответственность момента понимал и встречу ждал с волнением, но без боязни. Двое их было, из магазина: Лёша – старый знакомый и с ним ещё один, с усами и тоже в кожаном пиджаке, заведующий секцией. Начальник молниями на них сверкнул, объясните, говорит, какие имели место факты, что можете сказать по существу вопроса, тем более что на вашу секцию жалоб имеется множество. Лёша по существу вопроса объяснил, что старый знакомый попросил его помочь товарищу Самойлову, и он ему помог выбрать автомобиль подходящего цвета. Вот и вся история. «А денег, значит, не брали? – «А денег не брал». – «Это как же так, - разгорячился Филипп Петрович, - и в карман рубашки не засовывал?». Оказывается, ничего Лёша никуда не засовывал. Зато сказал насмешливо: «А что же вы, товарищ Самойлов, только про десять рублей сказали, могли бы и про сто сказать, что сто рублей мне дали. Глядишь, мне бы и присудили стольник вам отдавать. Или тысячу». – «Ты мне насмешки не строй, в сыновья годишься…» - «Избави бог от такого родителя…». Тут начальник вмешался, прямо-таки заорал на Лёшу: «Прекратите, - говорит, - паясничать. Постыдились бы, вместо того, чтобы признать свою вину, устроили здесь балаган». А Лёша ему: «Мне, - говорит, - признавать нечего, не брал я у него никаких денег». Тут второй из магазина спрашивает: «Филипп Петрович, вот вы утверждаете, что дали продавцу десять рублей. А зачем же вы давали? Ведь это же получается, что вы сами, вроде, его на преступление провоцировали…». «Ты нас тут не запугивай словами разными, - говорит начальник, - короче через неделю жду доклад о мерах, принятых по улучшению обслуживания трудящихся. Виноватых строго наказать, сам прослежу за выполнением. Ничего, наведём у вас порядок, правда, Филипп Петрович?». Филипп Петрович в ответ радостно закивал головой.
На улице перед подъездом с вывеской, сообщающей о названии учреждения, его дожидались, докуривая сигареты, недавние вынужденные собеседники. «Ты мне вот что скажи, - с не деланным интересом и совсем беззлобно спросил Лёша-продавец, - мне вот что знать хочется, зачем ты мне десятку эту давал, а? ну ведь не просил же я, ну зачем давал?». Лёшина незлобивость вызывала на откровенность. И ведь, по правде если, было у Филиппа Петровича неудобство некоторое в душе, понимал ведь, что парень-то этот особенно и ни при чём. А машина почему плохая, а ручка заводная как же, да и что это за мода завелась – за всё деньги брать. Правильно вот товарищ сказал только что – кончать с этим надо. И никаких разговоров быть не может. Что давал – не прав был, зато теперь давать не буду, а время пройдёт, так и другие поймут. «Ну-ну, - сказал Лёша грустно, - ты, как я погляжу, совсем, папаша, дурак», - и пошёл, как будто за ним последнее слово. И второй за ним пошёл, а то всё в стороне стоял. Накатила тут злость на Филиппа Петровича, да не в драку же лезть, не орать же вдогонку. Проглотил.
Через несколько дней получил он в большом конверте письмо, из которого узнал, что в магазине проведено было собрание и приняли решение, чтобы подобные возмутительные факты больше не повторялись. Узнал, что виновные в плохом обслуживании и прочих нарушениях понесли административные и материальные взыскания. Попытался представить себе Лёшу-продавца, как он так несёт взыскание и что же… Так, мало радости. Сын опять приставать начал, ну что, говорит, доволен, добился своего? Разве объяснишь ему… А себе?
Время шло и прятало потихоньку в нарастающем слое дней всю эту историю. Зимой они на машине не ездили, и она стояла, примёрзшая к нечищеному снегу под брезентовым серым чехлом; иногда вот даже проходил Филипп Петрович мимо, смотрел и удивлялся, неужели и вправду его машина? Зимой и забот прибавилось, сын собрался жениться, да и внуки намечались вскорости; не возражали, пусть остепенится малость, а то уж больно парень гулять начал. Вот так, одно-другое, свадьба, да где жить, да на всё деньги нужны… Думали-гадали с матерью, где взять…пока не пришла тихим вечером мысль: а машина-то на что? Продать её, вот тебе и деньги. Жили столько лет без машины и ещё проживут. Хотя и нужная, конечно, вещь, а хлопот-то с ней сколько: и бензин, и ставить негде, и портиться совсем через год начнёт… На том и порешили…
1982 год